Колмаков Николай Никифорович
27.07.1906 − 13.05.1974
Из воспоминаний разных лет дочери Натальи
В семье ИванаКолмакова было трое детей: Таисия, Марфа и Никифор. Жила семья в г. Иркутске.
Таисия жила в деревне Новопашино Иркутской губернии, там у неё родился ребёнок, его крестили, назвали Николаем, а отчество дали по дяде и крёстному − Никифорович (больше об отце ничего не известно). В анкетах папа писал: Колмаков Николай Никифорович, родился 27 июля 1906 года в д.Новопашино Иркутской области, социальное происхождение – из крестьян.
Июнь 1941 года. Началась война.
Когда начали бомбить Москву, все предприятия военного ведомства стали готовиться к эвакуации, сотрудникам давали бронь – освобождение от призыва на фронт.
Со своим институтом уехал за Урал Михаил Захаров с семьёй.
Николай Поляков от брони отказался, ушёл добровольцем. С фронта он не вернулся.
Иннокентий Пономарёв, член ВКП(б), был призван на фронт политруком. Он погиб в боях под Сталинградом, тёте Маше сообщили, что он пропал без вести. Надя много лет искала его однополчан, в конце концов нашлись очевидцы его гибели, они сообщили Наде, где похоронен её отец.
Папе тоже полагалась бронь, он от неё отказался и в конце осени добровольцем ушёл на фронт, его определили в артиллерию. Ему предложили отправить семью с институтом в эвакуацию, но мама решила остаться в Москве. Квартира постепенно пустела, и к началу 1942 года в ней осталось всего 9 человек. Во время налётов по сигналу воздушной тревоги оставшиеся в доме жильцы сначала прятались в подвале дома, но потом решили, что это бессмысленно: если дом разбомбят, подвал засыпет, выбраться из-под обломков кирпичного дома будет невозможно. Поэтому во время бомбёжек оставались в квартире, собиралисьвсе вместе в тёмном коридоре, Иван Иванович вставал на колени и молился.
Письма от папы приходили редко. Мама их долго не хранила. Один раз проезжал через Москву в Новосибирск Константин Шастин, после ранения ему дали краткосрочный отпуск. Один раз заехал папин однополчанин, привёз весточку от папы и гостинец – кулёк сахарного песка. В начале войны мама работала надомницей – вязала шарфы для фронта, а с 1944 годаи до папиного возвращения работала в генеральской пошивочной мастерской сначала в бухгалтерии, потом – на складе готовых изделий. Меня она оставляла под присмотром соседки - старенькой Клавдии Алексеевны Борисовой. По вечерам мы ужинали втроём, часто к нам попить чайку приходила мамина подруга по квартире Червякова Антонина Андреевна. Она работала инженером-технологом на фармацевтическом заводе. Прекрасная женщина, умная, добрая и ласковая.
Иногда мы ходили в гости к тёте Наташе на 1-ую Мещанскую ул. (сейчас пр. Мира). Шли пешком по Садовому кольцу от Таганской площади до Колхозной (сейчас Сухаревская). Все вместе на Садовом кольце смотрели первый салют вчесть освобождения Орла и Белгорода, до хрипоты кричали с Милкой «Ура!» во время салюта в честь Победы 9 мая 1945 года.
Весной 1945 года при штурме г.Кёнигсберга (сейчас – г. Калининград) папу сильно кантузило, он долго лежал в госпитале, перенёс операцию – трепанацию черепа, потерял слух. Позже, когда появились слуховые аппараты, пользовался ими до конца жизни. Перед началом боёв за Кёнигсберг его принялив члены КПСС. Из госпиталя на красивой открытке пришло его первое письмо мне. «5-09-
С
А мой папа вернулся домой летом
Его награды: орден Красной Звезды, медали За взятие Кенигсберга, За Трудовую Доблесть, За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945гг., Гвардейский значок.
Четыре благодарности от Военного Совета Гвардейской Армии тов. Гвардии инженеру майору Колмакову Николаю Никифоровичу:
Участнику вторжения в Восточную Пруссию (октябрь 1944 года),
Участнику штурма города Инстербург (январь 1945 года),
Участнику штурма города и крепости Пиллау (апрель 1945 года),
Участнику штурма города и крепости Кенигсберг (апрель 1945 года).
Мама тоже была награждена медалями: За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг., За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945г.г., так как мастерская, где шили форму для офицеров высоких званий и в которой мама работала, относилась к военному ведомству. Позже и папа и мама были награждены медалями в честь 800-летия Москвы, а папа ещё и в память о 20-летии со дня Победы. Все награды, орденская книжка и благодарности хранятся у нас в красной коробочке.
Из Германии папа привёз подарки маме и мне. Мне − куклу, котораябудтобы плакала, когда ей нажимали на кнопочку в животе. Звалась кукла Говорящая Ира. Кроме подарков он привёз трофейный пистолет и спрятал его в дровах в нашем сарае. Мама боялась, что кто-нибудь узнает и, как она говорила, «донесёт». Однажды поздно вечером они выбросили пистолет в Москву-реку.
Жизнь постепенно налаживалась.Из эвакуации вернулся институт, папа и мама вновь стали в нём работать. Мама всегда следила за нашей одеждой, чтобы все трое выглядели, по её выражению, «достойно»,вещей много не было. У папы – один костюм, как правило, тёмносерый, несколько рубашек, что-нибудь тёплое, чтобы поддеть под пиджак зимой, и два галстука. Папа не любил галстуки и надевал только, если вызывали в министерство. Поэтому один галстук висел дома в шкафу, а второй лежал в ящике стола на работе.
Продолжилась дружба с Захаровыми. Они жили в поселке, в новом доме, построенном специально для сотрудников института, в котором работал дядя Миша.К ним надо было ехать на трамвае, потом на троллейбусе, потом опять на трамвае. Этот трамвай ходил редко, по одной колее от троллейбусного круга до посёлка и обратно. Два вагона всегда были полны-полнёхоньки. На дорогу уходило часа три в один конец. Поэтому тётя Шура с Ритой ездили к нам очень редко, а дядю Мишу трудности дороги не пугали. Он был весёлый, общительный человек, компанейский. Мы всегда были ему рады, мама готовила что-нибудь вкусненькое. Выпив водочки и пообедав, дядя Миша начинал петь. Папа ему подтягивал, а мы с мамой слушали. «Взял бы я бандуру…», «По Муромской дороженьке…», «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина» и другие. «Вьётся в тесной печурке огонь» - эту песню дядя Миша пел один, пел очень задушевно.
Не помню, что папа любил читать. Мне кажется, он читал то, что попадалось под руку, и газету «Правда». Эту газету надо было обязательно выписывать, и по нейеженедельно в отделах института проводили политинформации. Ещё мы выписывали журналы «Вокруг света», «Новый мир», «Роман-газета», «Иностранная литература». Папа читал, из «Иностранной литературы» вырезал романы и повести и отдавал в институтскую переплётную мастерскую. Эти сборники сохранились. В кино и театр он не любил ходить, наверное, из-за плохого слуха. Но если и приходилось идти с приехавшими в Москву родственниками, то – только в Малый.
Анатолий Иванович Мнёв, радиоинженер, однажды принёс домой ящик, сказал: «Это – Премия». Премией оказался первый телевизор советского времени КВН-49 чёрно-белый с малюсеньким экраном. Аббревиатура КВН составлена из первых букв фамилий его основныхконструкторов Кенигсона, Варшавского и Николаевского. Позже к телевизору была прикреплена увеличительная линза. Поначалу у экрана КВН собиралась вся квартира, смотрели всё подряд, дивились и с возросшим уважением смотрели на всю семью Мнёвых. Несколько лет спустя папа тоже пришёл с «ящиком», это был телевизор второго поколения «Ленинград Т-2» 1951 года выпуска, в котором помимо телевизора был радиоприёмник и проигрыватель грампластинок, поэтому патефон было решено продать. На толкучке папа поставил его рядом с собой и пока торговался с потенциальным покупателем, патефон, по папиному выражению, «умыкнули».
Казначеем в семье была мама. Все заработанные деньги складывались вместе. Папа относился к деньгам спокойно, полностью полагаясь на мамин хозяйственный опыт.
Если папа входил в комнату со смущенной улыбкой, держа руки за спиной, (мама называла это состояние «наивным»), значит, он получил премию и принёс подарок. Часто это были конфеты, торт или пирожные. Папа любил пирожные «эклер» и «наполеон». Были и большие подарки: хрустальная ваза для фруктов в виде ладьи, золотая брошь маме, швейная машинка, о которой я даже и не мечтала. Учась в институте, я на руках шила себе блузки из ситцевых илишёлковых старых папиных рубашек, которые маме жалко быловыбрасывать или пускать на тряпки. Свой первый фотоаппарат папа сменил на ФЭД, а позже, тоже на премиальные, купил себе «Зенит», а мне «Смену», купил фотоувеличитель. Плёнки он проявлял сам, а печатали фотографии мы вместе. Очень волнительными были мгновения, когда на белых прямоугольничках фотобумаги появлялись знакомые лица или чем-то памятные места. Конечно, фотографии были далеко не высокохудожественные, но с помощью фотоувеличителя можно было изменить размер изображения, напечатать часть кадра, сделать фото более светлым или часть затемнить. Словом, мы экспериментировали и творили.
Мама была права, говоря о состоянии наивности папы, приносящего подарки.Но мне помнится, что это состояние, то есть состояние смущённости, детской чистой наивности проявлялось у него в разных жизненных ситуациях. Пожалуй, он был похож на главного героя романа Бориса Васильева «Не стреляйте в белых лебедей», которого прекрасно, на мой взгляд, сыграл Любшин в фильме режиссёра Нахапетова. Похож не внешне, не поступками, не судьбой, а похож именно состоянием души.
Папа не был словоохотлив, скорее он был молчуном, скороспелых решений не принимал, обдумывал. Поэтому, когда мама сердилась на него, называла «пыхтерь» или «тугодум», а ещё - «чалдон». На «пыхтеря» и «тугодума» он обижался («опять ты меня шпыняешь»), а от «чалдона» приходил в весёлое расположение духа, смеялся и подмигивал мне. Он был совсем неконфликтный, правдолюбец, несправедливость его возмущала. Дома родители обсуждали разные конфликтные ситуации, возникавшие между сотрудниками или, чаще, между руководством и сотрудниками. Папа был на стороне обиженных сослуживцев, говорил, что пойдет в министерство, покажет-докажет, а мама напоминала о каком-то довоенном случае, когда заступничество ввидеписьменнойжалобысотрудниковв министерство ни к чему не привело, только всем писавшим пригрозили увольнением. По-видимому, эта черта его характера была известна в институте, поэтому дважды его выбирали народным заседателем в районный суд Пролетарского района. В пятидесятые годы в судах гражданские дела вели судья и два народных заседателя, которые избирались на собраниях по месту работы сроком на 2,5 года. Это была как бы общественная нагрузка, но с отрывом от работы на несколько дней несколько раз в год.
В первые годы после войны работы в институте было много, у папы за два года
накопился отпуск, и по требованию профкома директор института отпустил его в отпуск на два месяца, но с условием оставить адрес, если он куда-то уедет. Папа оставил адрес фронтового друга, который жил в г. Ессентуки и приглашал к себепогостить. По дороге к нему заехали в Анапу − к морю, жёлтому, мелкому песку и жёлтым крупным и сладким абрикосам. Купались, загорали, ходили на высокий берег, где волны с шумом разбивались о камни, там было очень живописно. В эту поездку папа почему-то фотоаппарат не взял. Потом поехали в Ессентуки, папин друг сопровождал нас в поездках в Пятигорск и Минеральные Воды. Но папин отпуск длился всего месяц, пришла телеграмма со срочным вызовом на работу. Вздохнули, с сожалением попрощались с Кавказом и вернулись в Москву. Прекрасная была поездка. Одна из самых лучших в моей жизни. На следующий год папин сотрудник уговорил его поехать в деревню под Орлом на вишни и ранние яблоки. Поехали все вместе. Папа сплёл из веток ивы корчагу, ставил её на ночь под берег реки, мечтал, что поймается большая рыбина, но утром доставал из корчаги рыбёшек - мелочь, приносил домой и просил, чтобы мама их чистила. Мама чистила. Мелкие и скользкие, они падали на землю к величайшей радости кота и квеликому огорчению рыболова.
Жили мы в горнице пожилых колхозников; папа спал на сеновале, а мы с мамой на кровати, на матраце, туго набитом пахучей полынью от клопов, которых в избе было великое множество. В изобилии быловишен, а яблок мы не дождались, так как папу из отпуска снова отозвали. Два года по месяцу я отдыхалав подмосковном молодёжном лагере от института. А родители в эти годы, мне кажется, вообще были без отпуска.
С 1953 года каждое лето мы ездили в Цесис. Один раз, перед Цесисом, жили в Юрмале, снимали комнату. Папа любил гулять один с фотоаппаратом по окрестностям. Однажды он увидел на рейде военные корабли. Красиво. Подошёл ближе и стал фотографировать. Тут-то его и задержали, плёнку из аппарата вынули, засветили. Кто? Откуда? Зачем? Где документы? Поздно вечером его привезли к дому нашего хозяина. Тот выдал нас за родственников, извинился за недоразумение, папа показал паспорт. От неприятностей нас спасло то, что снимали комнату у начальника местного отделения милиции. Когда военная машина уехала, он попросил нас с квартиры съехать. Потом папа смеялся сам над собой: как его угораздило так «обмишуриться»!
Павел Закувлекался альпинизмом. Уговорил папу провести отпуск в альплагере на Кавказе. Среди альпинистов папа был самый старый, ему было лет 50, молодые ребята над ним посмеивались, называли дедом и на восхожения даже маленькие, тренировочные, не пускали. Так он всю смену и провёл у палаток у подножья ледника, но всё равно приехал очень довольный отпуском.
В 60-ые годы папа часто и надолго ездил в командировки на завод в г. Бийск. Путешествовал по Алтаю, по реке Бие, по Телецкому озеру. Не разлучался с фотоаппаратом. Из командировок привозил мёд, облепиху, помидоры «Бычье сердце».
После рождения Оли мы восемь лет на три летних месяца снимали дачу в д. Ивакино. Место красивое. Канал Москва-Волга, река Клязьма, перелески, лес с грибами и орехами. Папе там нравилось, он с удовольствием приезжал на выходные и нянчился с Олей. Гулял по берегу канала, ходил в лес с Олей на плечах, играл с ней на поляне у речки, укачивал на руках, если Оля капризничала и не засыпала. Они любили друг друга и обарадовались встречам.
Мне было лет 13. Папа посадил меня на диван рядом с собой и сказал, что хочетразвестись с мамой и переехать в г. Муром, где был филиал института. Я обомлела. Не понимала, почему, зачем? Вспомнила, что накануне мама ходила с набрякшими от слез веками.
− Папа, ведь мы − одна семья. Мы любим друг друга. Нам надо жить вместе. Нам вместе хорошо!
Папа остался, мы никогда не вспоминали об этом, и нам действительно было хорошо.
Через 15-16 летмне пришлось повторить эти слова, но при других обстоятельствах. В августе 1965 года, пожив один день в Ивакине, Эдуард сказал:
− Ты права, надо жить вместе.
В конце декабря позвонил, чтобы поздравить с Новым годом.
− Что ты решил? Ты ведь согласился жить вместе, обещал устроить нас в Риге, мы – семья, мы любим друг друга, нам надо жить вместе!
−Мы будем жить, как жили: вы − в Москве, я − в Риге. Не нравится, подавай на развод.
На развод я подала в
И все-таки папа уехал. В село Усть-Кажа недалеко от Бийска. Это было в
В
В селе Усть-Кажа Красногорского района Алтайского края он купил маленький дом, в котором жили две пожилые сестры. Сделка была несколько странной: сёстры получили деньги за дом, но продолжали в нём жить и вести хозяйство. Стали жить втроём. Для папы это, конечно, было хорошо, одному было бы трудно.
Мама попросила Лиру написать письмо Радику с просьбой узнать, как папа устроился. И Радик в отпуск приехал в Усть-Кажу к папе в гости с женой и дочкой. Жили они в палатке около дома. Потом написал письмо маме, что папа под присмотром, здоров, всё хорошо; село большое, места вокруг красивые, папа - желанный гость на всех свадьбах и других праздниках, так как продолжает заниматься фотографией, но теперь увлечение приобрело коммерческую окраску. Раза два папа приезжал в Москву, как он говорил, повидаться. И было решено, что летом 1974 года я и Оля к нему приедем.
Ночью 14 мая 1974 года почтальон принесла телеграмму: папа умер 13 мая, похороны назначены на третий день, на 15-ое. С первым поездом метро я была на Павелецком вокзале, потом − электричка в Домодедово, потом − самолёт до Новосибирска,рейс до Бийска надо было ждать почти сутки, поэтому поехала ночным поездом и утром была в Бийске. Соседка по вагону посоветовала до Усть-Кажи плыть рейсовым пароходом, ей надо было немного дальше. Пароход пришёл в середине дня, капитан сказал, что паводок прошёл, Бия сильно обмелела, идти вверх по течению опасно, так как пароход может сесть на мель. Но всё же решил рискнуть, и часов в 5 вечера мы приплыли к Усть-Каже. Это было уже 15-ое, и я была уверена, что на похороны опаздала. Но оказалось, что их отложили, так как мама послала телеграмму, что я вылетела.
Папа лежал в пиджаке, светлой рубашке и в галстуке, будто уснул. Гроб из свежевыструганных досок стоял на табуретах посередине небольшойи единственной комнаты избы. Под табуретами стояли вёдра с талым снегом: дни стояли тёплые, в избе
было очень душно. Приходили соседи поговорить с сёстрами о поминках и искоса посмотреть на меня. Поздно вечером зашёл старичок, убедился, что папе одели обувь («дорога-то неблизкая»), постоял, покачал головой и сказал, что гроб уже пора заколотить.
Я попрощалась с папой… Утром гроб поставили на телегу и повезли на кладбище. Народу собралось много, шли молча, вдруг раздались громкие причитания плакальщицы. Я обернулась посмотреть – кто? Одна из сестёр взяла меня под руку и сказала: «Так надо». Всю дорогу я плакала, а когда гроб с папой закачался на полотенцах над могилой, не могла сдержать рыданий, буквально захлёбывалась слезами.
− Прости, прости…
Проводить папу в последний путь приехали с огромным венком из искусственных цветов трое сотрудников с Бийского завода, они сказали о папе хорошие, добрые слова. К концу поминок приехал Радик. Он никак не ожидал, что у меня на дорогу уйдёт так мало времени, и думал, что похороны будут позже. Я сходила с ним на могилу. Оставаться в селе не хотелось. Председатель сельсовета по просьбе сотрудников завода выделил грузовик, мы доехали до какого-то села, пересели на автобус и вечером были в Бийске. Ночевали у родителей Михаила Максимовича Галяткина в домике с маленькими окошками, почти полностью закрытыми цветущей геранью. Стало горько от мысли, что кроме венка никаких больше цветов на могиле не было: только-только появлялась трава, в полисадниках было пусто, а о том, чтобы привести с собой искусственные цветы я и не подумала. Утром из Бийска вылетели в Новосибирск. Там простилась с Радиком и полетела в Москву.
В свидетельстве о смерти написано – общий атеросклероз. Одна из сельчан сказала:
− Сердце не выдержало. Он из реки багром брёвна вылавливал, чтобы запас дров на зиму сделать. Эта работа для молодых и здоровых».
Что ж, живым – жизнь, а умершим – память.
Я помню…
Мой папа, Колмаков Николай Никифорович, после окончания рабфака был направленв Московскую военную академию им. М.В.Фрунзе. Академия была создана в середине19 в.,она называлась «Николаевская Императорская Академия Генерального Штаба» и за сто лет накопила большой опыт в обучении военных инженеров, которые получали в ней высшее военно-специальное образование. Папа закончил академию по специальности «взрывчатые выщества»в
Июнь 1941 года. Началась война. Предприятия военного ведомства стали готовить к
эвакуации, сотрудникам давали бронь – освобождение от призыва на фронт. Со своим
институтом уехал за Урал Захаров с семьёй. Пономарёв, член ВКП(б), был призван на
фронт политруком.Поляков от брони отказался, ушел на фронт добровольцем. Папе тоже
полагалась бронь. Мы жили в коммунальной квартире в доме по адресу 1 Котельнический переулок. Переулок круто спускается к Москве – реке недалеко от Устьинского моста. На другом берегу реки ближе к Красной площади находится МОГЭС, снабжавший электроэнергией город. Немецкая авиация, прорываясь к центру города, упорно целилась в электростанцию. Но МОГЭС уцелел: бомбы падали в реку. При первом налёте взрывной волной в нашей комнате выбило оконные стёкла. Мамы дома не было. Папа прибежал из кухни и увидел меня, стоящую среди осколков стекла. Позже я всем соседям рассказывала: «Папа прибежал и прижмал к себе. И стало не страшно». Папа отказался от брони и добровольцем ушел на фронт, его определили в артиллерию.
Мама отказалась от эвакуации, мы остались в Москве. Мама стала работать надомницей – вязала носки и варежки.
− Мам, а носки кому?
− Носки фронту.
− И варежки Фронту?
− Да, спи.
− Он добрый, этот Фронт?
− Добрый.
− Как папа?
− Да. Глазки закрой и спи.
− А Гитлер −злой?
− Злой.
− И пусть мёрзнет, да, мам ?
Мама не ответила, она уставала за день и засыпала быстро.
Письма с фронта приходили редко. Мамачитала их,много раз перечитываламолча,потом − вслух мне и соседкам, но долго не хранила. В её письмах папе я коряво что-нибудь приписывала и что-нибудь рисовала.
Весной 1945 года войска 2-го и 3-его Белорусских фронтов штурмовалигород – крепость Кёнигсберг (сейчас – г. Калининград). В состав 3-его Белорусского фронта входила папина воинская часть. Операцией руководил Маршал Советского Союза А.М.Василевский. Во время штурма папу сильно кантузило, он долго лежал в госпитале, перенёс тяжелую операцию, почти потерял слух. Из госпиталя пришло его первое письмо лично мне. «5-09-
После госпиталя его вновь отправили на фронт. Кончилась война, но папу сразу не демобилизовали, он продолжал служить в Германии. Его воинская часть стояла в Восточной Пруссии
Домой папа вернулся летом
молодости у него были темные кудрявые волосы и голубые весёлые глаза. Теперьглазаказались очень большими из-за худобы, и были по-прежнему весёлые. На фронте папа стал курить, но когда вернулся, бросил сразу, в один день. Вернулся! Мы с мамой были счастливы! Милый, дорогой мой папочка! Живой! Мне даже было немного совестно перед подругами: Танин отец погиб, Надин вернулся без ноги, Леночкин пропал без вести. Потом, правда, оказалось, что он был ранен, попал в плен, а после освобождения из концлагеря был сослан в Карелию на лесозаготовки. Домой его отпустили только в 1953 году.
Два папиных друга – Пономарёв и Поляков - с фронта не вернулись. Пономарёв погиб под Сталинградом, а Поляков – в Белоруссии. Вернулся из эвакуации Михаил Николаевич Захаров с женой и дочкой, моей ровесницей. Они часто приезжали к нам в гости. Дядя Миша был весёлый, общительный человек, компанейский. Выпив водочки и пообедав, дядя Миша начинал петь. Папа ему подтягивал, а остальные слушали. «Взял бы я бандуру…», «По Муромской дороженьке…», «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина» и другие. «Вьется в тесной печурке огонь», - эту песню дядя Миша пел один, пел очень задушевно, и его жена, тетя Шура, тихонько плакала.
День Победы − 9 мая − не был праздничным днём до 1965 года. Это был рабочий день, если не приходился на воскресенье. Но тост «За победу!» провозглашался всегда на любых праздниках, всегда, когда собирались гости. Потом вспоминали погибших друзей. Говорить о войне папа не любил. Если спрашивали: «Как было на фронте?», он отвечал одним словом: «Трудно». Слушаю воспоминания участников войны, читаю о войне, смотрю документальные и художественные фильмы о войне и всё больше понимаю, какое это ёмкое слово – трудно. И понять всю его полноту может, наверное, только тот, кто на себе испытал все тяготы и трудности войны.
Романовская (Колмакова) Наталья Николаевна